Велики успехи албанского народа в строительстве новой жизни. В отсталой в прошлом Албании в десять раз по сравнению с довоенным уровнем выросла промышленность. На полях страны работают сотни тракторов, производство зерна за это время увеличилось на 67 процентов.
Намного улучшилась жизнь народа. Только за первую пятилетку национальный доход повысился примерно на 70 процентов, выросла заработная плата рабочих и служащих, выросли доходы крестьянства.
Народный строй сделал просвещение и культуру достоянием широких масс. Даже в самых отдаленных уголках страны имеются начальные и семилетние школы.
Но самых больших успехов народная республика добилась в улучшении положения женщин. Женщины активно участвуют во всей жизни страны. Сейчас в Албании сотни женщин являются депутатами народных советов городов и сел и Национального собрания. А ведь в недавнем прошлом женщины не имели права голоса.
Заботой окружены здесь мать и ребенок. За последние пять лет государство выдало многодетным матерям пособий на большую сумму. В рабочих поселках и деревнях открыты ясли, которых прежде не знали в Албании. Раньше там было всего 25 детских садов, а теперь — 289. Более 8 тысяч детей трудящихся проводят ежегодно каникулы в пионерских лагерях.
Албанский народ отдает все силы социалистическому строительству. Трудящиеся приняли обязательство досрочно завершить второй пятилетний план, который еще выше поднимет материальный н культурный уровень жизни страны.
«Жизнь кидала меня таким прихотливым образом, что мне пришлось видеть, и главное — почувствовать все слои русского народа, начиная от полудикарей якутов или жителей таких лесных углов европейского севера, где не знают даже телег, и кончая городскими рабочими».
Это сказал о себе писатель Владимир Галактионович Короленко (1853—1921). Ему было двадцать два года, когда его арестовали и сослали в Вологодскую губернию только за то, что он написал и подал директору Петровской академии, в которой учился, заявление в защиту товарищей-студентов. Через три года его снова сослали — в Вятскую губернию, без всякой вины, за одну лишь, «неблагонадежность». Здесь он жил в курной избе вместе с крестьянской семьей. Потом Короленко служил табельщиком в железнодорожных мастерских в Перми. Отсюда за то, что он отказался подписать присягу на «верноподданство» царю, его сослали в Якутскую область, где он жил в юрте, занимался земледелием и сапожным ремеслом. Обо всем этом Короленко подробно рассказал в своих воспоминаниях, которые называются «История моего современника».
Короленко был не только писателем, он был общественным деятелем. Когда в 1891—1892 годах а Нижегородской губернии разразился голод, писатель поехал в голодающие деревни и там столовые для крестьян. О том, что он видел и слышал, Короленко рассказал в книге «В голодный год». Когда семерых крестьян-вотяков (удмуртов) присудили к каторге, Короленко бросил все дела и стал хлопотать за невинных, выступал в суде сам и добился оправдания. Когда в 1905 году в полтавском селе Сорочинцы зверски мучили и истязали крестьян, Короленко выступил в их защиту, И было немало других случаев, когда он, по словам Горького, отдавал «свои силы художника борьбе за справедливость и против бытового зверства». Прочитайте его статьи «Мул- танское жертвоприношение», «Сорочинская трагедия», «Бытовое явление», «В успокоенной деревне».
Короленко умер тридцать пять лет назад — 25 декабря 1921 года. Происходивший в это время в Москве Всероссийский съезд Советов почтил его память вставанием. От имени съезда М. И. Калинин послал семье Короленко телеграмму. В ней говорилось, что «все сознательные рабочие и крестьяне с глубокой скорбью узнали о кончине благородного друга и защитника всех угнетенных Владимира Короленко».
Мы публикуем очерк Короленко «Приемыш». Это глава из очерков «В пустынных местах», рассказывающих о путешествии писателя по Нижегородской губернии в 1890 году. В путевом дневнике Короленко записан слышанный им рассказ крестьянки из села Покровского на реке Керженец. Из этого рассказа-были и создал Короленко свой очерк, рисующий душевную красоту русской
крестьянки.
Пьер ГАМАРРА
ОМАМИ они были соседи, во семьями — враги. Случается так в жизни. Причин тому Было много. Между двумя стариками — Бертраном де Фреш и Луи де Меле шла настоящая война. Правда, в регистратуре мэрии оба они значились не под этими именами, но таков обычай нашего края — давать людям прозвища, которые потом передаются из рода в род.
Например, Бертран де Фреш в мэрии был записан как Бертран Ри- бо, но его никто никогда так не называл, а просто — старик де Фреш или папаша де Фреш.
Да, настоящая война шла между двумя стариками. Духом вражды прониклись и их семьи. Достаточно было одной незначительной ссоры, чтобы за ней последовал ряд других. С чего началось все это? Кто бы мог с уверенность» ответить! Может быть, только сами старики знали истинный повод. Но они молчали, стиснув зубы. Поскольку ноля их были смежными, легко могли возникнуть любые раздоры из-за проложенной неловко межи или неровно проведенной борозды. Кое-кто помнил, что старики не вступали в разговор еще с той норы, когда оба вернулись с военной службы или вскоре после этого.
Так или иначе, но это случилось пе вчера.
Семейство де Фреш было немногочисленным и состояло из самого Бертрана, его жены, ревматической старухи, которая никогда не покидала своего места у камина, дочери и ее мужа. У дочери детей не было. Каждый раз повторялось одно и то же: младенцы неизменно умирали в тот же день, в какой появлялись на свет.
Четыре раза они надеялись, и четыре раза напрасно. Не было доктора во всей округе, который не принял бы участия в судьбе несчастной. Последний, к кому обратились, прописал ей полный покой. Старый Бертран сам отправился в село и купил раскладной стул. Он заставлял дочь с утра до вечера просиживать на этом стуле в кухне или на пороге дома. Он не разрешал ей пошевелить даже пальцем.
— Надо, чтобы это время прошло так, в покос,— говорил он.— Может быть, на этот раз спасем ребенка.
Он думал только о плоде, который дочь носила в своем чреве. За благополучный исход родов он охотно пожертвовал бы своей правой рукой. Иногда видели, как он сидел, опершись локтями о колени, свесив голову и уставившись в землю. О чем он размышлял? О ребенке ли, которого ожидали, о своей ли собственной жене или о своей матери, которая была беременна им, своим пер
венцем, которого она родила в поле, в полном одиночестве?
Когда Луи де Меле проходил мимо дома Бертрана по извилистой дороге в гору — семья де Меле жила немного выше — и смотрел, как бертранова дочь покоится на стуле, поставленном перед домом, он злорадно ухмылялся.
Молодая женщина и ее муж едва ли подозревали это. Но когда Бертран де Фреш улавливал скользящую улыбку па сухом рыжем лице Луи, он разом постигал все значение его злобной радости. Точно сам дьявол читал ему мысли, написанные на лице Луи: хе, вон она там, снова разлеглась, как барыня. Опять лекарский уход, заботы, бдения. И ради чего все это? Из-за какого-то ребенка, который все равно умрет, едва родившись. Хилый род.
И самое ужасное было то, что Меле говорил это не в присутствии Бертрана, но либо почтальону, либо в корчме, когда заходил разговор на эту тему. О! Он не изощрялся в сарказме или ядовитой клевете. Он ограничивался только тем, что вздыхал, глядя вдаль: такой уж хилый род!
Старики старались не видеть друг друга и за многие годы не обменялись даже скупым словом. Десять лет назад однажды вечером они, встретившись на пастбище, сцепились, как волки. Никто их не видел, кроме молодого овчара. ,Он-то и рассказал о случившемся. Оба старика разошлись по домам с распухшими, исцарапанными лицами. С той поры они окончательно замолчали и только бросали друг на друга косые насмешливые взгляды.
Луи де Меле имел женатого сына и дочь, которая уже вступила в пору совершеннолетия. Сын привел в дом сноху, и у них один за другим родилось три ребенка—-три мальчика.
— Плодовитая женщина! — говорили селяне. Но Бертран, сплюнув в сторону, выпячивал свой подбородок и неизменно процеживал сквозь зубы: — Плодовитая сучка!
Всем было известно, что сноха Луи, до того, как войти в дом де Меле, имела какого-то мужчину, но почему-то оставила его. Считать из- за этого, что она развратная женщина, было бы далеким от истины, но Бертран твердо стоял на своем.
Говорил он еще много другого: что и дочь вела себя плохо и тайно погуливала с чужими мужьями и что вообще женщины де Меле никогда не думали о поддержании домашнего уюта, что всегда у них царили беспорядок и расточительство.
Порой Бертран поднимался в свой садик над самым домом де Меле. Он шел левой стороной дороги, держась подальше от жилья своего вра
га и всем своим видом показывая полное презрение.
Даже дети де Меле, которые, случалось, играли перед калиткой дома, умолкали или начинали шушукаться, зная, что старый человек, который широкими шагами на негну- щихся ногах шел по противоположной стороне дороги, ненавидел их и, стало быть, они должны были ему платить тем же.
О враждующих соседях в селе была сложена поговорка, которую всякий раз повторяли в назидание тем, кто вступал в распрю: и о пи кончат, как де Фреш и де Меле.
Дома их стояли на обочине дороги, а поля, принадлежавшие им, далеко простирались по взгорью, до самых пастбищ, упиравшихся в густую стену леса.
И так как дом де Меле стоял несколько на отшибе и на самом высоком месте подъема дороги, то и поля его были дальше и выше. Однако ему принадлежал большой равнинный участок, который вклинивался во владения Бертрана. На этом месте Луи де Меле построил амбар. Поблизости от него у Бертрана был луг с родником, бьющим глубоко из-под земли, вода которого буйно устремлялась в ctapoe деревянное корыто, служившее пойлом для скота. Люди де Меле никогда не ходили за водой к бертранову роднику, хотя черпать воду из этого родника им было более сподручно, так как их собственный был слишком высоко. Они знали, что старик их подкараулит и прогонит, как воров.
Когда они работали вблизи от родника, они терзались жаждой, слушая нежное, плавное нение и бульканье свежей родниковой воды.
Несколько позже у родника Бертран возвел стену. Эта стена являлась выражением его отвращения, облеченного в материальную форму.
Обычно, чтобы охранить свои поля и урожаи от потравы скотом, хозяева лепили небольшие стены из черепков и камней, добытых из земли. Эти стены были так низки, что через них без труда перелезали овчары, кроме того, они быстро разрушались сами по себе.
Но стена, воздвигнутая Бертраном, была настоящей стеной — намного выше человеческого роста. Старик постоянно осматривал ее, заботясь о том, чтобы она ие разрушалась. Для большей прочности он обмазал ее известью.
Стена, настоящая стена! Каждый сезон он приходил к ней, надстраивал ее в высоту и удлинял.
В горячие дни, когда другие работали в своих амбарах или на окрестных полях, Бертран брел к роднику, подставлял горсть под ледяную струю и пил. Это была его собствен
ная вода, какой не было у остальных.
Частенько он садился у родника и созерцал раскинувшуюся долину, розовые и фиолетовые очертания хребтов, которые четко выступали на бледном небе Венаска. Цорой ему слышался мужской голос, то бранившийся, то жалующийся на что-то.
Это был голос Луи.
Бертрану тогда казалось, что его старый сосед плакался на жажду, которую не мог утолить.
Яркое солнце палило белую стену позади Бертрана. Раскаленные камни издавали терпкий запах, который смешивался с благоуханием луга. Одинокая старая черешня, слезящаяся желтой смолой, склопялась своими отяжелевшими ветвями над родником. Возможно, Бертран полагал, что это дерево походило на него. Он помнил его хрупким и молодым. Теперь черешня согнулась, и ее широко раскинувшиеся над ключом зеленые ветви охрапяли его своей тенью.
Где-то внизу стучала молотилка. Запах перегара, пшеничный дух смешивались и наполняли своим ароматом изнывающие под солнцем сельские улочки. Под тяжестью мешков скрипели повозки.
Жара стояла сильная, особенно припекало на склонах, обращенных к югу. Старики сидели на порогах своих хижин. О, никогда еще не было такой жары. Никогда. А жара с каждым днем становилась все более нестерпимой. Все ждали, когда грянет гроза. Это было бы самое лучшее. Травы, сгорая от жажды, начали желтеть. В плодовых садах листья деревьев свертывались и осыпались, как осенью.
Вот в один такой день поздним послеобеденным часом подул легкий ветерок. С«ло будто вымерло: на его пустынных, потонувших в белой пы
ли улицах не было ни души. Не слышно было даже постукивания клювов куриц. Мужчины безмятежно спали в выбеленных известью избах или на чердаках, а женщины отдыхали, неподвижно сидя в тени дома или укрывшись под навесом.
Внезапно подул ветер, и его дыхание оживило впервые за долгое время задремавшую вокруг природу. Солнце продолжало палить над горными склоками. Потом вдруг свет его потемнел, ветер усилил свою яростную песню, и солнце скрылось.
Люди ворочались на постелях, вытирая рукой вспотевшие лбы.
Никогда в жизни не было такого зноя. Никогда.
Старый Бертран встал с постели и тяжело зашагал на кухню, машинально поддергивая привычным жестом штаны. Он подошел к умывальнику, взял стеклянный кувшин с водой, запрокинул голову назад и долго полоскал горло, вытирая губы после каждого раза. Затем подошел зять с заспанным, опухшим лицом. Бертран передал кувшин ему. Зять пропустил несколько глотков воды и начал крутить цыгарку. Старик поплелся к дверям. Раздвинулась полотняная занавеска, и вошла дочь с бельем в руках.
— Наверно, разразится сильная буря,— сказала она.
Старик взглянул на небо. Действительно, могло показаться, что наступила кромешная ночь. Облака все более нагромождались, они почти цеплялись за лес, а там, высоко над хребтами, небо стало свинцово-черным.
Не было! слышно пи звука: ни птичьего крика, ни собачьего лая. Только дул ветер. Он пронзительно пел в сухих листьях и обгоревшей траве.
Старик взял со стола мешочек с табаком и, насыпав себе на ладонь несколько щепоток, принялся медленно крутить цыгарку. Первая зеле
ная молния проползла по небу и осветила долину. Тотчас же под ее светом обозначились лесистые хребты. У входа в амбар пугливо закудахтали куры. Следом за молнией по всему небу прокатился сухой треск. Ветер усиливался с каждой секундой. Полотняная завеса дверей взвилась, и в душную темноту кухни ворвалась свежая струя грозового воздуха.
— Заметьте, какая сила,— сказал зять.
Все окна и двери были наглухо закрыты, кроме одной, которая вела во двор. Даже дверь погребка, выходившая п кухню.
— Я не хочу, чтобы нас затопило! — со страхом произнесла дочь. И в это время в пыли потонули первые редкие капли дождя.
— Только бы не было града! — пробормотал старик Бертран: он думал
о кукурузе и молоденьких виноградных лозах.
Синие и зеленые молнии одна за другой прорезали небо. Сельские собаки выли, не унимаясь. Дождь лил сплошным потоком, а скалы и леса будто танцевали, то появляясь в свете грозовых вспышек, то исчезая.
Старик смотрел на верхнее пастбище, где часто встречались оголенные пихты без листвы, белые, прямые и иссохшие от частых грозовых бурь, повторявшихся каждое лето и выжигавших их. Впрочем, опасность одинакова была и для людей, которых она застигала в пути. Бертран вспомнил о своем единственном брате, которого однажды удар грозы поверг на землю, о бабушке, которая пекла блины, когда молния прошла через трубу и ударила в печку. К счастью, бедная женщина отделалась одним испугом.
Преодолев страх, дочь захлопнула дверь кухни. Все сели вокруг стола. Неторопливо прошла старуха и, не говоря ни слова, заняла свое обычное место перед камином. Через незаве- шенное окно де Фреши пристально
всматривались во двор, где бушевала стихия. Их лица покрывались бисерными каплями пота, и они снова и снова вытирали их ладонями.
В кухне было все так же невыносимо жарко.
— Надо было бы немножко отворить,— сказал Бертран,— так и задохнуться можно.
Дочь ни за что не могла решиться на это. Она предпочитала спертый воздух опасностям грозы. Бертран поднялся и, громко стуча деревянными башмаками, подошел к окну. Он толкнул одну створку, и в избу ворвался страшный грохот. Старик хотел было попятиться назад. Все заметили его растерянность и нерешительность. Но ему не терпелось выглянуть, узнать, что же там делается, на улице. Он посмотрел на яблони па дороге. Огромная молния осветила долину, и отблеск ее озарил всю кухни). Старик не успел отшатнуться, как раздался новый оглушительный раскат,
— Вот это да! Вот эго гром! — сказал зять.
— Закрой, закрой! — крикнула дочь.
Бертран закрыл окно, а затем снова слегка приоткрыл его.
— Что там смотреть! Что ты там увидишь?
Но стоявший у окна Бертран все что-то высматривал, к чему-то принюхивался.
— Пахнет горелым,— сказал наконец он.
Вскоре и другие стали ощущать сильный запах дыма.
Между тем небо прояснилось. Как будто последний удар грома укротил ярость бури, и теперь она, обессиленная, отступила.
— Наверное, молния угодила в какое-нибудь дерево,— пробурчал сквозь зубы старик и вышел во двор.
Другие последовали его примеру. Только старуха попрежнему осталась сидеть у камина. Они спустились во двор, взъерошенный прошедшей бурей, и, повернувшись лицом к дому, начали его внимательно осматривать. Все было в порядке. Если молния и зажгла бы какую-нибудь балку, втроем они без труда это заметили бы. Однако запах горелого, наносимый ветром, все более усиливался.
— Горит не дом,— сказала дочь.
Они спустились по склону, чтобы
осмотреть двор с другой стороны. Навес не дымился, невредимым стоял и прилепившийся около него свинарник. Наконец они убедились, что ничто на их дворе пе пострадало, и Бертран устремил взгляд на тяжелое небо, нависшее над горными вершинами, на далекие деревья вверху. Но вдруг он поспешно взмахнул рукой и указал в сторону стены. Там что-то случилось.
Зять и дочь тоже поверпули головы в ту сторону, где были родник
и стена, и все поняли: за стеной стоял амбар де Меле, и терпкий запах горелого исходил именно оттуда.
Бертран побежал к стене. За ней слышались голоса. Это громко кричали люди де Меле. По дороге послышалось шлепанье деревянной обуви. Один из мальчуганов де Меле пробежал мимо.
— У них горит пшеница,— сказал зять.
Густое темнобагряное облако огпя и дыма взвилось над стеной. Старик потрогал рукой черешню — ствол ее был влажен — и присел на край деревянного корыта у родника. В двадцати метрах от стны слышались душераздирающие крики снохи и дочери де Меле и грубые окрики мужчин, Луи и его сына. Затем послышалось металлическое скрежетание, видимо, спешно гнули ведра для воды. Но колодец их был очень далеко. Молпия ударила в амбар. В нем находилось зерно, запасы сена и хозяйственный инвентарь. Бертран превосходно знал, как горит зерно и трава. В таком случае трудно что- либо предпринять. Только мощные водяные струи могут помочь.
Зять смотрел на старика, а старик
о чем-то тяжело раздумывал.
.Луи де Меле и его сьш, не жалея себя, обрабатывали свои поля. Поднимаясь ранними утрами, они сеяли, жали, молотили. Зерно их было в этом амбаре. Зерно, из которого пекли хлеб и делали пироги.
Бертран обернулся. Около него шумел родник. Вода была рядом. Люди же де Меле должны были бегать, чтобы ведрами таскать воду. У них не хватало воды, у них недоставало рук. Дело шло о хлебе, о их хлебе.
Старик представил тяжелые колосья, мерно покачивающиеся на горных склонах. Легкое дуновение ветра ласкало их, как дремлющие воды пруда.
Бертран неожиданно выпрямился и повернулся к зятю.
— Беги, поищи заступ,— сказал он,— ломай эту степу! Не ради Меле, ради хлеба.
Он повернул свое лицо с заострившимся подбородком к амбару и крикнул:
— Эй, Луи!
Послышался стук деревянных башмаков.
После продолжительного молчания Лун наконец отозвался:
— Половина зерна пропала. Нужна вода, чтобы затушить.
— Вода здесь есть! — крикнул Бертран.
Прибежал с заступом зять. Старик выхватил его из рук и быстро устремился к стене. Оп дважды ударил с силой. Верхний слой стены задрожал и рухнул. Бертран снова и снова ожесточенно долбил степу, пока в ней не появилась огромная брешь.
— Беги за ведрами! — крикнул он дочери.
Столб черного дыма выполз из амбара. Бертран зачерпнул из корыта ведро воды и бегом бросился к месту пожара.
«Без хлеба не сытно, а без соли не сладко», «Без соли и хлеб не естся»,— говорят стародавние русские пословицы.
Соль необходима всему живому па Земле и ничем не может быть заменена.
Соль способствует пищеварению, образует желчь, находится в крови и костях человека. Соль придает вкус любой пище, помогает сохранять годами такие продукты, как мясо, рыба, масло, икра, консервы, и многое другое.
Подсчитано, что все население земного шара ежегодно употребляет в пищу около 15 миллионов тонн соли.
Но ведь соль идет не только в пшцу. Она нужна всему народному хозяйству, всем отраслям промышленности. Без нее не обходится современная химия. Соль входит в состав удобрений, участвует в производстве соляной кислоты, соды, искусственных драгоценных камней. Металлургам она нужна для выплавки чугуна и стали, кожевникам— при выделке кож, текстильщикам — для изготовления тканей. Она присутствует в строительных материалах, входит в состав мыла, стиральных порошков, многих лекарств. И даже бумагу, на которой печатается этот журнал, нельзя было бы сделать без соли.
В недрах и на поверхности земли соли хватит для удовлетворения всех потребностей. Однако ее нелегко добыть. Соль проходит долгий и многотрудный путь, прежде чем попадает в виде белоснежного порошка в солонку, на наш обеденный стол.
Соль сперва добывают, потом выжимают из нее влагу, очищают от примесей, перемалывают, просеивают, упаковывают. Не зря до революции добыча соли называлась не иначе, как «соляной каторгой». Старейшую русскую «солонку», озеро Баскунчак, расположенное в Поволжье, и в самом деле превратили тогда в каторгу для непокорных и беглых крестьян. Добытчику, ломщику, грузчику «соляныча» ■—солеврзного судна — жилось тяжело. Пешня, лом, лопата и тачка — вот и все, чем располагал добытчик. Он слеп от соляной пыли. Его ноги и рукя покрывали язвы, которые никогда не заживали.
На подземной добыче в соляных копях Донбасса рабочие по месяцу и больше ие выходили на поверхность из белого соляного подземелья, молотами отбивая крепкие, неподатливые глыбы каменкой соли!
Теперь и следа не осталось от старых способов добычи и переработки соли.
.Огромная чаша овального четырехугольника. Зимой она синевато-стальная, а летом ослепительно сверкающая под солнечными лучами. Таково озеро Баскунчак. Оно занимает огромную площадь — в 100 квадратных километров. Большие серебряные клетки соляных пластов перемежаются на нем с темными выломами, заполненными рапой — пресыщенным соляным раствором.
Как же добывается из озера соль? Еще в годы первой пятилетки инженер Ю. А. Макаров сконструировал соляной комбайн. Механизмы не только заменили руки до
бытчика, грузчика, тачечника, но и оказались гораздо расторопнее, производительнее.
Соляной комбайн — это большой- четырехосный вагон, внутри которого установлен мощный дизель в 100 лошадиных сил. Он приводит в движение и вагон, движущийся по рельсам, и находящиеся внутри его насос и лебедку, и выходящие наружу ворошитель и ковшовый элеватор. Комбайн идет вдоль вылома со скоростью 2 метра в минуту. Ворошитель комбайна—вращающая фреза — уходит до 10 метров в глубину вылома, рыхлит соляной пласт, ворошит рапу и при помощи насоса, как земснаряд, засасывает ее по трубе внутрь комбайна, в специальный содеприемник.
В приемнике соль очищается, проходит промывку. Затем ее зачерпывают ковши элеватора и уносят вверх сквозь крышу вагона. Соль словно поднимается по наклонной лестнице, а над ней из брызгал струится вода. Вода стекает сквозь отверстия в ковшах, а чистая соль опрокидывается из ковшей в жерло конусообразной трубы, откуда попадает в стоящую под элеватором железнодорожную гондолу.
Комбайн обслуживают только два человека — машинист и помощник. Они следят за действием механизмов, регулируют скорости в зависимости от того, с какой глубины добывается рапа. Третий человек находится не в комбайне, а в специальной будке на его крыше. Это трубач. Поворотом штурвала он направляет хобот трубы, из которой сыплется соль в гондолу. Он следит, чтобы соль равномерно заполняла всю гондолу и своевременно по особому сигналу была подставлена следующая.
150 тонн соли в час дает комбайн; 6 агрегатов успевают добыть за день около 14 тысяч тонн соли. Огромное «белое поле» — Баскунчак,— распростертое на десятки километров, «убирается» всего лишь 6 агрегатами. Ежегодно они снимают «урожай» в 2 миллиона тонн соли.
Комбайн достает рапу с десятиметровой глубины. И, несмотря на это, вылом успевает зарасти за каких-нибудь 10—15 лет. Снова по нему стелется рельсовый путь. Снова появляются комбайн и грузовые составы. И все это выдерживает свежий пласт, настолько он прочен.
Что же дальше? Мчатся составы с соляным грузом на Владимирскую пристань на Волге, к пяти специально оборудованным причалам. Гондола опрокидывает содержимое в подземный бункер. Оттуда транспортеры поднимают соль на мельницу, к дробилке. После первого помола производится второй, более тщательный, на валковых стайках. Но и это еще не все. Соляная мука, как и пшеничная, пропускается сквозь сита, сушится и по длинной сети транспортеров уносится с мельницы прямо в трюмы со- левозных барж.
По обе стороны Волги расходится баскунчакская соль.
Посмотрим теперь, как же донецкие шахтеры добывают глубоко под землей каменную соль и поднимают ее на-гора. Вспоминаются страшные картины старых соляных копей. Слепнущие клячи с санками. Согбенные в три погибели коногоны, или, как их называли еще, саночники. Тусклый светильник едва мерцает, и лаву освещают лишь искры, которые сыплются под ударами молота по глыбам соли.
Сейчас даже название «соляные копи» исчезло, и его не услышишь в Артемовске, где расположены основные соляные шахты. Их всего пять. И каждая мало чем отличается от построенных по последнему слову техники современных угольных шахт.
Артемовское соляное месторождение — одно из мощнейших в Европе. Ученые утверждают, что когда-то на месте соляных пластов были моря и водоемы. Прошли целые геологические эпохи, пока эти водные бассейны очутились под толщей новых напластований, высохли, оставив на дне своем горы соли. И вот сейчас непрестанно развивается ее добыча. Врубовые машины, точно такие же, как и для добычи угля, подрезают соляные пласты, потом пробиваются шурфы — глубокие отверстия, куда закладывается взрывчатка — аммонал, и взрывами обрушиваются целые каменные скалы.
На этом сходство с углем кончается. Соляные пласты отличаются от угольных и по цвету (белые, а не черные), и по крепости {во много раз крепче), и по толщине (соляной пласт гораздо толще угольного), и даже по занимаемой площади (один соляной пласт распространяется на несколько десятков квадратных километров). Вот почему на соляной шахте не видно креплений, она тянется в длину на несколько километров, и внутри нее так просторно, что можно было бы смело построить в ней по крайней мере шестиэтажный дом. Шахта ярко освещена электрическими лампами. Провода подвешены без особых предосторожностей. Соль не уголь, она не загорится. Электровозы мчатся с нагруженными вагонетками, движение двухпутное, а штреки столь широки, что их можно сравнить разве только со столичными магистралями.
Соль прямо под землей дробят на мелкие куски — «дробленку». Она. доставляется в подъемнике — скипе — на поверхность, в цеха обогатительной фабрики.
Здесь соль тщательно очищается и сушится, размалывается, а иногда и обогащается: в нее добавляют или иод (25 граммов на тонну), или витамин «С». Йодистую соль полезно употреблять в пищу больным базедовой болез
нью и пожилым людям. Витаминизированная соль идет в северные районы, за Полярный круг. Здесь же, на фабрике, специальные аппараты улавливают соляную пыль, передают ее на прессы, превращают в брикеты — «лизунец» для скота
Шахты Артемовска дают до миллиона тонн соли в год.
Ыо есть и третий способ добычи соли — выварочный. С ним можно познакомиться в Сибири, в 80 километрах от Иркутска, в тех самых таежных местах на берегу Ангары, где сосланные декабристы, закованные в кандалы, кирками грызли неподатливый солончаковый грунт, рыли глубокие и узкие норы — скважины, ставили колодцы, которые заполнялись соляным раствором из подземных источников.
Так и прозван выросший здесь город Усольем. Вблизи него на острове был построен завод с несколькими котлами-— чренами. Поморское слово «чрен» означает «черный». На заводе вываривали соль «по-черному», то есть жгли под котлами дрова или уголь до тех пор, пока не испарится вода, а кристаллы соли не осядут на дно чрена. Крестовинами—скребками — выгребали соль на колпак, подсушивали и на тачках увозили в склад.
По плану шестой пятилетки, на острове Выварочном строится большой завод, оснащенный современной техникой. Первая очередь этой крупной сибирской новостройки только с месяц назад введена я строй.
Для Сибири соль особенно важна — ее привозили до сих пор за тысячи километров, из Павлодара и других мест. Сейчас сибиряки получат превосходную сибирскую соль.
Что же это за способ — выварочный? Он дает самую чистую соль и вот каким образом. Рядом с многоэтажными корпусами и высокими бетонными башнями находятся разбросанные по острову вышки, внешне похожие на нефтяные. Буровые скважины уходят вглубь земли до полутора километров. Туда же опускаются трубы. В них нагнетается вода из Ангары. Ока размывает глубинные пласты и вымывает соль. Получается рассол — в одном литре содержится до 300 граммов соли.
Мощные насосы выкачивают рассол по другим трубам и подают в башни рассолосборников. Здесь начинается тщательная химическая очистка соли. Сперва из нее удаляются примеси магния, затем горьковатый на вкус кальций. Рассол фильтруют, осветляют, отправляют на выварку. Специальные кипятильные камеры при помощи пара высокого давления делают то, что раньше производили в примитивных чренах. Наконец, центрифуги, делающие 960 оборотов в минуту, словно выветривают соль, освобождая ее от влаги. А нагретый воздух в особых барабанах окончательно ее высушивает.
В приготовленной таким образом выварочной соли в десять раз меньше примесей, чем в озерной или каменной соли.
В шестую пятилетку появятся новые, совершенные заводы не только в Сибири, но и на Волге, в Армении, на Урале, в Белоруссии.
