Я говорил о своей чести, о своих надеждах, о своем будущем, но они упорно твердили о настоящем. Я умолял их подумать о моей карьере, но они эгоистично не желали думать ни о чем. кроме своей дочери. Положение мое было по-истнне затруднительным. С одной стороны. я не мог отказаться от Мари, а с другой — к чему женитьба молодому гусару? 6 конце концов, припертый к стене, я упросил ах повременить с решением хотя бы еще один день.
— Я повидаюсь с Мари. Я завтра же повидаюсь с ней. Ее чувства и ее счастье для меня превыше всего.
Старым ворчунам и этого было мало, но что они могли возразить мне? Они сухо пожелали мне спокойной ночи, и я, в полном смятении, направился к постоялому двору. Меня выпустили с того же заднего крыльца, с которого я и пришел. Я слышал, как за вшой заперли на засов дверь.
Погруженный в раздумье, я шагал через пустошь, перебирая в памяти доводы стариков и свои изобретательные ответы на них. Что вше было делать? Я обещал завтра же повидаться с Мари. Но что сказать ей при встрече? Быть может, сложить оружие перед ее красотой и отказаться от своей карьеры? Или я должен ожесточить свое сердце в отвернуться от Мари? Возможно ли все устроить так, чтобы я был счастливым супругом в Нормандии и храбрым солдатом за ее пределами? Голова моя гудела от всех этих мыслей, как вдруг неожиданный шум заставил меня насторожиться. Луна вышла из-за облака, и я увидел перед собою быка. Еще когда он стоял под вязом, я подумал о том, какое это большое животное, а теперь он показался вше чудовищем огромных
размеров. Весь он был покрыт черной шерстью, и луна освещала низко опущенную голову и два свирепых, налитых кровью глаза. Хвостом он хлестал себя по бокам; передние ноги его врылись в землю. И в кошмарном сне не увидишь такого страшилища!
Друзья мои! Приходилось ли вам когда-нибудь наблюдать, как нападает бык? Это поразительное зрелище. Вы думаете, наверное, что он бежит рысью ,галопом? Нет! Все гораздо страшнее! Он движется вперед скачками, которые становятся все более угрожающими. Перед людьми я не испытываю страха. Когда я имею дело с человеком, я чувствую, что благородство моей осанки и непринужденность, с которой я встречаю врага, уже сами по себе способны его обезоружить. Все, что может сделать он, могу сделать и я. Так чего же тут бояться? Но когда вам приходится состязаться с целой тонной разъяренной говяднны, это совсем другое дело. Тут уж нельзя надеяться, что вам удастся убедить, смягчить или умиротворить противника. Сопротивление тут невозможно. Я напрасно растрачивал свой гордый пыл на эту тварь.
