Но только началась тут в скорости эта самая засуха, и стало Катерининым девкам не до озорства. Капусту свою они только-только отлили, она еще как следует за корешок не взялась, а тут ее и пошло жаром крутить! В одну неделю не узнать огорода. То листочек шустрый да ласковый такой был, а тут белеть начал и к земле поник, точно тряпичка. Встревожились девки, стали всякие срочные меры принимать. Так же возник вопрос о том, как делается уборка коттеджей после пожара. То капусту одной свежей водой поливали, а тут начали разные настойки из коровяка да птичьего помета делать. Катерина полную машину старой мякины привезла и велела ею лунки обкладывать, чтоб землю жаром не так брало. Но только все эти хлопоты напрасными оказались,- капуста призадумалась вроде, по какой ей линии идти, потом опять хиреть начала.
Катерина с лица почернела, но духом, однако, не пала.
«Поливайте пока без меня — наказала своим двум главным подружкам, Танёнке с Верунькой, которых за малый рост Стешка недомерками прозвала.— А я по колхозам поезжу, не осталось ли у кого от посевной аммиачной селитры. Удобрение это большую силу имеет, и капуста наша должна на поправку пойти»
Весь день пропадала Катерина, При огнях заявилась и целый воз
этой самой селиры привезла. И что ж ты думаешь? Не помогла и селитра!
Стали тут девки в уныние приходить, хоть и были атаманами. Это даже по песням заметно сделалось: то все мы девчата боевые, нас не вздумай задевать» визжали, а как припекать начало, «Лучинушку» затянули, А Стешка, так та и на горькие песни не годна стала: ходит по огороду туча тучей, как Соловей-разбойник, и только со злости ковшом о ведро громыхает,
«Что, дьявол долгий,— кричу ей, — прикусила язык-то? Это вам не шестерни к жерлицам привязывать!»
«Молчи,— отвечает, — а то возьму за руки-ноги, раскачаю и брошу в реку».
И так на меня своими глазищами метнула, что у меня по спине словно кто ледышкой провел. Ты, парень, не ухмыляйся, эта девка на все решиться может, она характером в покойного дедушку удалась, а тот, когда в парнях состоял, первым озорником по селу числился.
Дед Максим достал из кармана спички, прикурил и помахал рукой, отгоняя от лица облако дыма.
— Слушай теперь, как у девок злые дела пошли,— продолжал он, косясь на белую полосу, вычерченную в ясном небе самолетом. — Капуста никаких признаков на поправку не показывала, и стали у них руки день ото дня все больше да больше опускаться. На что уж Катерина крепка была, и та оробела. При девках ничего, держится, бодрость на себя напускает. Как они уйдут домой, с лица переменится и начнет по огороду тревожной тенью ходить, А один раз забыла, видно, что я поблизости, опустилась на колени, взяла в ладони пожухший росточек и начала с ним точно жальливая мать с хворым дитем разговаривать:
«Что же это вы, родные мои, а? Ходим мы, ходим за вами, инда плечи коромыслами стерли, а вы все головушки к земле клоните»
Случись мне такое за кем-нибудь другим подглядеть, я, может быть, и не стерпел бы какую-нибудь подковырку сказать, но Катерина охальства надо мной не устраивала, и зла на нее у меня никакого не было.
«Брось-ка ты, девка, — говорю ей по-хорошему,— над своей капустой убиваться. Чего сделаешь, если нынче год такой окаянный? Не страх уж какой убыток колхоз от огорода потерпит, нищими от этого не будем!»
Обернулась она и вздохнула тихонько: «Тут, дедушка, дело не только в убытке»
«В чем же еще?» — спрашиваю.
«Сердцу-то ведь обидно!»
«Отчего же ему обидно-то?»
«Как это «отчего»? Выходит, вся наша наука гроша ломаного не стоит, раз мы перед природой так же беспомощны, как и человек первобытный?»
